Попросите простолюдина что-нибудь для вас сделать, и он вам, если может и хочет, услужит старательно и радушно; но попросите его сходить за водочкой – и обыкновенное спокойное радушие переходит вдруг в какую-то торопливую, радостную услужливость, почти в родственную о вас заботливость. Идущий за водкой, – хотя будете пить только вы, а не он, и он знает это заранее, – всё равно ощущает как бы некоторую часть вашего будущего удовлетворения… Достоевский – «Бесы».

Как-то хочется подытожить свой читательский марафон по романам Достоевского.

Кратко о каждом

Для начала запишу по памяти о чем был каждый роман и комментарий в двух словах. В скобках – в каком возрасте был написан.

Бедные люди (25) - двое очень бедных родственников ведут переписку. Дед на последнее покупает своей дальней родственнице конфеты, книги, рассказывает как у него прошел день. В ответ получает такие же письма с рассказом про ежедневный быт. Над девушкой то ли надругался какой-то офицер, то ли хотел, но не успел и она убежала со своего прошлого места жительства и теперь живёт еле сводя концы с концами. У деда кончаются последние деньги, ему нечем платить за угол на кухне, но он все равно занимает, чтобы купить ей что-нибудь. Однажды к ней приходит богатый отец того офицера и предлагает ей стать его женой и начать жить по новому. Дед пытается её убедить, все вокруг злые и обидят ее, пусть она сидит в уютном мирке стабильности с ним и ничего не меняет. Спойлер: она соглашается и уезжает. Тягомотный оказался.

Униженные и оскорблённые (40) - Есть две семьи. Отцы ссорятся, дочь одного отца сбегает по любви с сыном другого. Отец проклинает дочь, другой отец пытается выдать сына за другую и их разлучить, чтобы заполучить наследство планируемой невестки. Попутно про то, как потерять все, про эгоизм страдания, нежелание выбираться из бедности и о том как не пропустить настоящую любовь всей своей жизни. Стоит ли бедным идти просить у богатых? В чем богат бедный человек? Этот понравился больше всего.

Преступление и наказание (45) - можно ли убить одного никому не нужного человека, если от этого будет польза многим в последствии? Почему великим полководцам можно убивать целые армии и о них слагают легенды, а обычному студенту нельзя грохнуть никому не нужную мерзкую старуху, чтобы всем жилось лучше? Справишься ли с последствиями или вошью умрёшь? Умно и интересно.

Игрок (45) - описание психологии игроманов в моменты ставок, выигрыша, проигрыша. Достоевский написал это произведение, чтобы расплатиться с долгами из-за своего реального проигрыша в казино за границей. Видно, что знаком был с темой не понаслышке. Этот так, короткий, особо нечего сказать.

Идиот (48) - что будет, если быть хорошим и правильным для всех и никому не делать зла? Правильно, с тобой будут хотеть дружить и будут тебя считать идиотом. Еще про истеричную любовь. Хороший.

Бесы (51) - бравая команда либералов затевает революцию. По пути обсираются и от страха (дальше спойлер) валят в лесу одного из своих, подумав, что он их сдаст. Длинноват, но быстро разгуливается в конце, если дочитаете.

Подросток (54) - в руки к молодому человеку попадает письмо, которое помешает получению наследства дочке богатого старика. Старик отец её обожает, а она в это время ищет адвоката, который признает его неадекватным и поможет отправить его в психушку. Если он про это узнает, то выгонит её. Письмо — это доказательство её истинных намерений. Молодой подросток наслаждается своей властью перед заносчивой девушкой, никому не говоря, что у него есть это письмо, несколько лет вынашивая план мести. Попутно взрослеет и (дальше спойлер) решает, что он выше этого и отдаёт ей письмо. Тут очень много про образ отца для подростка, который с ним не жил, которого он ненавидит, но хочет быть как он.

Братья Карамазовы (59) - кто из братьев грохнул своего отца и очень много про бога. Там все на серьёзном и психологическом.

Что запомнилось

Так много я читать не собирался. Просто начал читать один, понравилось как написано, потом взялся за другой, потом ещё. Сам процесс повествования так идет, такой flow у него что ли.. Приятный и оторваться невозможно. Настолько погружаешься в повествование через диалоги героев, что в какой-то момент ловишь себя на мысли, что наблюдаешь повествование в своем воображении, а не читаешь текст с книги.

Посмотрим на описание слухов. Читаешь какой-то слух по повествованию. Если тебя попросить объяснить или пересказать суть слуха, то ты не сможешь это сделать точно. Будешь путаться, прямо как будто пересказываешь настоящий слух. Вроде что-то читал, но точно не перескажешь. Потому что так он и описывается, кусками, то тут, то там, запутывая и не договаривая.

Всегда очень долго идёт погружение, подготовка, описание всех героев и только на трех четвертых повествования происходит быстрая и интенсивная самая главная развязка и конец.

Это как в канонах сценаристов: что-то очень неожиданное должно произойти на 75% времени истории. Поворот событий или развязка так ярко воспринимаются, потому что к этому моменту уже со всеми героями хорошо знакомишься, ведь они до этого половину книги ходили друг к другу и много разговаривали.

Две темы встречаются во всех романах

В каждой книге у Достоевского неизменно присутствуют две темы — это описание погоды в Петербурге и комментарии про второстепенных героев-немцев. Про погоду всё так, подтверждаю.

Покажу на примерах.

Про погоду:

Я люблю мартовское солнце в Петербурге, особенно закат, разумеется в ясный, морозный вечер. Вся улица вдруг блеснет, облитая ярким светом. Все дома как будто вдруг засверкают. Серые, желтые и грязно-зеленые цвета их потеряют на миг всю свою угрюмость; как будто на душе прояснеет, как будто вздрогнешь и кто-то подтолкнет тебя локтем. Новый взгляд, новые мысли… Удивительно, что может сделать один луч солнца с душой человека! «Униженные и оскорбленные»

Или еще:

Ночь была ужасная, ноябрьская, — мокрая, туманная, дождливая, снежливая, чреватая флюсами, насморками, лихорадками, жабами, горячками всех возможных родов и сортов — одним словом, всеми дарами петербургского ноября. Ветер выл в опустелых улицах, вздымая выше колец черную воду Фонтанки и задорно потрогивая тощие фонари набережной, которые в свою очередь вторили его завываниям тоненьким, пронзительным скрипом, что составляло бесконечный, пискливый, дребезжащий концерт, весьма знакомый каждому петербургскому жителю. Шел дождь и снег разом. Прорываемые ветром струи дождевой воды прыскали чуть-чуть не горизонтально, словно из пожарной трубы, и кололи и секли лицо несчастного господина Голядкина, как тысячи булавок и шпилек. Среди ночного безмолвия, прерываемого лишь отдаленным гулом карет, воем ветра и скрипом фонарей, уныло слышались хлест и журчание воды, стекавшей со всех крыш, крылечек, желобов и карнизов на гранитный помост тротуара. Ни души не было ни вблизи, ни вдали, да казалось, что и быть не могло в такую пору и в такую погоду. Итак, один только господин Голядкин, один с своим отчаянием, трусил в это время по тротуару Фонтанки своим обыкновенным мелким и частым шажком, спеша добежать как можно скорее в свою Шестилавочную улицу, в свой четвертый этаж, к себе на квартиру. «Двойник»

Про немцев:

Кричал же Бьоринг на Анну Андреевну, которая вышла было тоже в коридор за князем; он ей грозил и, кажется, топал ногами — одним словом, сказался грубый солдат-немец, несмотря на весь «свой высший свет». «Подросток»

Я спустился по дорожке в аллею, стал посредине аллеи и выжидал баронессу и барона. В пяти шагах расстояния я снял шляпу и поклонился. Помню, баронесса была в шелковом необъятной окружности платье, светло-серого цвета, с оборками, в кринолине и с хвостом. Она мала собой и толстоты необычайной, с ужасно толстым и отвислым подбородком, так что совсем не видно шеи. Лицо багровое. Глаза маленькие, злые и наглые. Идет – точно всех честью удостаивает. Барон сух, высок. Лицо, по немецкому обыкновению, кривое и в тысяче мелких морщинок; в очках; сорока пяти лет. Ноги у него начинаются чуть ли не с самой груди; это, значит, порода. Горд, как павлин. Мешковат немного. Что-то баранье в выражении лица, по-своему заменяющее глубокомыслие. «Игрок»

Про немецкий способ накопления капитала:

– Помилуйте, – отвечал я ему, – ведь, право, неизвестно еще, что гаже: русское ли безобразие, или немецкий способ накопления честным трудом?

– Какая безобразная мысль! – воскликнул генерал.

– Какая русская мысль! – воскликнул француз.

Я смеялся, мне ужасно хотелось их раззадорить.

– А я лучше захочу всю жизнь прокочевать в киргизской палатке, – вскричал я, – чем поклоняться немецкому идолу.

– Какому идолу? – вскричал генерал, уже начиная серьезно сердиться.

– Немецкому способу накопления богатств. Я здесь недолго, но, однакож, все-таки, что я здесь успел подметить и проверить, возмущает мою татарскую породу. Ей-богу, не хочу таких добродетелей! Я здесь успел уже вчера обойти верст на десять кругом. Ну, точь-в-точь то же самое, как в нравоучительных немецких книжечках с картинками: есть здесь везде у них в каждом доме свой фатер, ужасно добродетельный и необыкновенно честный. Уж такой честный, что подойти к нему страшно. Терпеть не могу честных людей, к которым подходить страшно. У каждого эдакого фатера есть семья, и по вечерам все они вслух поучительные книги читают. Над домиком шумят вязы и каштаны. Закат солнца, на крыше аист, и все необыкновенно поэтическое и трогательное.

– Уж вы не сердитесь, генерал, позвольте мне рассказать потрогательнее. Я сам помню, как мой отец, покойник, тоже под липками, в палисаднике, по вечерам, вслух читал мне и матери подобные книжки… Я ведь сам могу судить об этом как следует. Ну, так всякая этакая здешняя семья в полнейшем рабстве и повиновении у фатера. Все работают как волы и все копят деньги, как жиды. Положим, фатер скопил уже столько-то гульденов и рассчитывает на старшего сына, чтобы ему ремесло аль землишку передать; для этого дочери приданого не дают, и она остается в девках. Для этого же младшего сына продают в кабалу аль в солдаты и деньги приобщают к домашнему капиталу. Право, это здесь делается; я расспрашивал. Все это делается не иначе, как от честности, от усиленной честности, до того, что и младший проданный сын верует, что его не иначе, как от честности продали, – а уж это идеал, когда сама жертва радуется, что ее на заклание ведут. Что же дальше? Дальше то, что и старшему тоже не легче: есть там у него такая Амальхен, с которою он сердцем соединился, – но жениться нельзя, потому что гульденов еще столько не накоплено. Тоже ждут благонравно и искренно и с улыбкой на заклание идут. У Амальхен уж щеки ввалились, сохнет. Наконец, лет чрез двадцать благосостояние умножилось; гульдены честно и добродетельно скоплены. Фатер благословляет сорокалетнего старшего и тридцатипятилетнюю Амальхен, с иссохшей грудью и красным носом… При этом плачет, мораль читает и умирает. Старший превращается сам в добродетельного фатера, и начинается опять та же история. Лет эдак чрез пятьдесят или чрез семьдесят, внук первого фатера действительно уже осуществляет значительный капитал и передает своему сыну, тот своему, тот своему и поколений чрез пять или шесть выходит сам барон Ротшильд, или Гоппе и Компания, или там черт знает кто. Ну-с, как же не величественное зрелище: столетний или двухсотлетний преемственный труд, терпение, ум, честность, характер, твердость, расчет, аист на крыше! Чего же вам еще, ведь уж выше этого нет ничего, и с этой точки они сами начинают весь мир судить и виновных, то есть чуть-чуть на них не похожих, тотчас же казнить. Ну-с, так вот в чем дело: я уж лучше хочу дебоширить по-русски или разживаться на рулетке. Не хочу я быть Гоппе и Компания чрез пять поколений. Мне деньги нужны для меня самого, а я не считаю всего себя чем-то необходимым и придаточным к капиталу. Я знаю, что я ужасно наврал, но пусть так оно и будет. Таковы мои убеждения. «Игрок»